Бестиарий Виталия Олеговича Кальпиди
Бестиарий — средневековый сборник зоологических статей с иллюстрациями, в которых подробно описывались различные животные в прозе и стихе, главным образом с аллегорическими и нравоучительными целями. Очень часто в бестиариях появлялись статьи, где подробно описывались животные, которых на самом деле не существовало. В нашем бестиарии мы раскроем основных существ, появляющихся в творчестве В. Кальпиди.
В стихотворениях Кальпиди встречаются религиозные, мифические и приземленные образы. Все существа представлены в градации от мелких к более крупных.
Часть 1: Насекомые
насекомые
Как утверждает сам автор в сносках к одному из своих стихотворений: «Внимание к пчелам, осам, шмелям – личный бзик автора».
Бабочки
Образ бабочки различается в разных культурах. Например, в Китае — это символ страсти, а в Древней Греции — души и ума. Бабочка считалась той хрупкой и призрачной материей, которая существует на границе двух миров — мира живых и мертвых. Средневековые ирландцы видели в бабочках человеческие души, ожидающие прохождения через чистилище. Так, убийство бабочек в высшей степени не одобрялось, в особенности — уничтожение белых бабочек: они считались душами умерших детей.
Если обращаться к литературе, то можно вспомнить Владимира Набокова, который посвятил значительную часть жизни изучению бабочек (он был энтомологом), и образ бабочки в его произведениях был символом перерождения. У Чжуан-Цзы бабочка является аллегорией потустороннего мира и сна: герой не понимает, это он существует в теле бабочки или это бабочка в теле и сознании человека.
В стихотворении Кальпиди «Который крот – не видит ничего…» автор представляет людей как разных животных. Здесь образ крота, роющего ходы в земле, где встречаются «земля, змея и змеи», противопоставлен образу бабочки, которая «летит на свет». Бабочка, чья жизнь кратковременна, символизирует легкость и мимолетность. Нечто, что может разбиться о твердый мир (именно поэтому она летит на свет, в рай). Бабочка здесь сравнивается также и со стихотворением: в философии творчества Кальпиди процесс написания стихотворения связан с попыткой прорваться сквозь ткань жизни и смерти, выйти на границу двух миров. Во многом такое понимание процесса творчества переплетается с образом бабочки, как существа, парящего между миром живых и мертвых.
В стихотворении «Он не ревнует, но тебя влечет», Кальпиди даже упоминает махаона, делая акцент на пестрой гамме этой бабочки и на ее извилистых линиях.
Гусеницы
Образ гусеницы связан с образом бабочки и темой двоемирия. Гусеница – кокон – бабочка – это триада, символизирующая течение жизни: человек, живущий неосознанно, человек перерождающийся, человек, осознавший смысл бытия. Часто использует упомянутое триединство в своей поэзии Уильям Блейк, и хотя его творчество принадлежит к течению романтизма, Блейка и Кальпиди неизменно связывает символизм используемых образов. Гусеница Блэйка приравнивается к червю, а червь у него — тот, кто «отнимает красоту», пожирает ее. Здесь можно также вспомнить А. Введенского и его стихотворение «Мне жалко, что я не зверь…»: «Червяк ползет за всеми, // он несет однозвучность», «червяк прорывает в земле норы и заводит с землей разговоры». Червяк у Введенского, находясь в одном текстовом пространстве, что бабочки и жуки, предстает в образе смиренного насекомого, роющего туннели в земле, которая «распоряжается покойниками» — и снова возникает образ тесно соседствующего двоемирия.
Однако в стихотворении «Изречения невинности» У. Блэйк предлагает читателю иную трактовку образа гусеницы/червя: он утверждает, что это тварь, равная любому другому живому существу, тому же человеку: «Я сказал Червю: «Ты мой отец и мой брат»».
Образ гусеницы встречается в стихотворении Виталия Кальпиди «Девушка в лесу»: героиня бродит по лесу, её пальцы измазаны «зеленкой гусеницы». Гусеница здесь является чем-то настолько природным, что автор подчеркивает: «Это не какая-нибудь дрянь». Раздавленная гусеница, её внутренности — это питательное вещество для кокона, из которого вылупится бабочка; «жидкость сна», дарующая будущую жизнь. Это — классическая символистская триада.
В стихотворении «Который крот – не видит ничего» (мы говорили о нем выше, когда разбирали образ бабочки) тоже появляется гусеница: она неповоротлива и является чем-то предшествующим, ранней ступенью. Гусеница сравнивается со своей «прекрасной» версией, и её жизнь — лишь функционал, винтик, шестеренка в механизме превращения. С одной стороны, судьба гусеницы трагична: она «умирает в никуда», но вместе с тем ее жертва – смерть ради жизни – служит великой цели.
Стрекозы
Стрекоза – образ, который довольно часто встречается в литературе. Для русского читателя самым известным местом (текстом) обитания стрекозы является басня И. А. Крылова «Стрекоза и муравей». Надо отметить, что стрекоза в том виде, в каком мы ее знаем, появилась в литературе не сразу. Изначально (и это даже можно отметить у Крылова) она скорее была синонимична цикаде или кузнечику. В басне мы встречаем «попрыгунью», которая «лето красное пропела». На самом же деле, если брать биологические характеристики стрекозы, можно заметить, что стрекоза летает беззвучно, и ей уж точно не свойственны прыжки: напротив, она летает с некоторым замиранием. Более того, стрекоза стала стрекозой в русской культуре только благодаря диалектам: именно поэтому у нее не было постоянного наименования вплоть до 19 века. В. К. Кюхельбекер пишет о шепчущей в пшенице стрекозе («Шекспировы духи», 1825), М. Ю. Лермонтов – о стрекозе, издающей живую трель («Мцыри», 1839), у Н. В. Гоголя она с треском вьется («Ганец Кюхельнартен», 1827–1829), а у Е. А. Баратынского – поет («О мысль! Тебе удел цветка…», 1832).
В прозе стрекоза, чьи характеристики уже близки к стрекозе обыкновенной, приобретает мифологическое звучание. Например, у Н. С. Лескова ее появление служит знаком того, что пейзаж вскоре сменит реалистический облик на нарочито сказочный.
В христианстве стрекоза символизирует легкость, и также может трактоваться, как образ бабочки, то есть как символ двоемирия, своеобразного «странника» между мирами.
В поэзии В. Кальпиди стрекоза встречается часто. В стихотворении «Я душил стрекоз двумя пальцами на склоне дня» автор даже сравнивает себя с Отелло, который душит любимую жену Дездемону в приступе ярости. Противопоставление жестокой силы красоте буквально превращает лирического героя в героя трагедии Шекспира. Эта «трагичность» стихотворения также передается через другие образы стихотворения: дымящие АЭС, отсутствие Бога, мертвец… Стрекоза в тексте становится хрупкой жертвой насилия и жестокости. Таким образом, лирический герой словно покушается на нежную грань двоемирия.
Инфографика выполнена В. Гришиной и А. Мурзиной
Часть 2: Птицы
Птицы – многозначный символ, наполнение которого выходит за рамки общепринятого обозначения свободы. Например, если обратиться к знакам ноуменального мира, то есть мира непостижимого, неземного, то птицы представляют категорию вневременности и беспредельности, необычности и непостижимости, красоты и света. Не стоит забывать и о том, что есть множество мифических и мифологических птиц: птица Зиф, Жар-птица, Сирин и Алконост, Гамаюн, Феникс и др.
В. Кальпиди часто обращается к образу птиц: поэт использует как абстрактное «птицы», так и конкретные названия – соловьи, грачи, синицы… Птицы составляют бытовой/жизненный фон в стихотворениях, разграничивают пространство. Обычно им уделяется лишь эпизодическое внимание, однако это вовсе не значит, что образ птиц незначителен. В. Кальпиди неоднократно обращается к природным явлениям, тем самым делая тексты динамичными. Весь мир его произведений подвижен: это сложный организм, наполненный свистом и шелестом, дребезжанием, приятной на ощупь, как пудра, пыльцой корой под пальцами, твердой, словно камень. Этот мир проносится вокруг лирических героев и одновременно замирает.
Птицы
Часть 3: Мифологические твари
Помимо привычных нам существ из реального мира, в стихотворениях В. Кальпиди встречаются и другие – мифологические твари. К ним относятся: эльфы, вампиры, левиафаны.
Эльфы
Образ эльфа в литературе обычно ассоциируется с изящностью, загадочностью, мудростью. Они изображаются как прекрасные существа с изящными, заостренными чертами лица, статные и грациозные, часто обладающие удивительной силой и магическими способностями. А песни их – нечто невероятное, волшебное, «сверхзвуковое» и чистое. То, к чему смертные не могут и приблизиться: «…пусты для нас частоты чистоты сверхзвуковых эльфийских песен. Когда (и потому что) их мы слышать не умеем, наше кривое горло из простых околоземных звуков стих сплетает медленно и страшно» («Ода во славу российской поэзии», сборник «Ресницы»).
В своих стихотворениях Виталий Кальпиди не только восхищается красотой и изящностью существ, но и даже немного отходит от привычных нам образов эльфов и представляет их с другой стороны, еще более мистической. Так, эльф в произведениях поэта – хранитель древних преданий и ритуалов. Они выступают в роли жрецов, проводников мистических сил, которые раз в сто лет наблюдают за «свиданиями» Люцифера:
«Эльфы заняты сбором личинок
стрекозиных: в эльфийских преданьях
не по их насекомому чину,
но являются этим созданьям
среди жидких цветных сновидений
раз в столетие сроки свиданья
Люцифера с детьми Человека;
с применением пытки пыльцою
эльфы три человеческих века
(раньше – дерзко, а нынче – с ленцою)
глухоту сновидений личинок
вопрошают своей немотою».
(«МАРТОВСКИЕ СТРОФЫ», сборник «Мерцание»)
Так, эльфы в творчестве В. Кальпиди представлены как мистические существа, обладающие тайными знаниями и исполняющие ритуальные действия, предназначенные установить связь между миром людей и потусторонними силами.
Вампиры
Вампиры
В. Кальпиди реконструировал мифологический образ вампира в соответствии со своей личной философией и мировоззрением. Так, кровожадное существо становится аллюзией на поэта – героя, трансформирующего реальность с помощью языка:
«Что касается вампиров,
то изысканный Дуду
только сверху смазан жиром
человечьим, а в быту
он – осьмушка той бумаги,
где внучатый Ганнибал
брызгами чернильной влаги
восемь строчек намарал.
Ты читала их: “…так нежно…
не хочу печалить вас…”,
снизу рифма “безнадежно”»
(Сборник «Избранное = Izbrannoe»)
При этом в некоторых произведениях автор будто бы высмеивает вампиров, называя их «кусайдодырами»:
«Что касается вампиров,
то в Челябинске ночном
розовых кусайдодыров
мы разыскивать начнём».
(«Вампиры позорной Челябы», сборник «Запахи стыда»)
Образ вампира не наделяется аристократическими, утонченными чертами, не демонстрирует господство над обычными людьми и не устрашает, а даже немного веселит.
В этом и заключается необычность стиля Виталия Кальпиди: он отходит от классических рамок и образов, как бы иронизируя над общественностью.
Похожая ситуация с отклонением от привычной картины прослеживается через образ другого существа – левиафана.
Левиафаны
Левиафаны — библейские огнедышащие и многоголовые морские змеи, созданные Богом среди прочих морских чудовищ.
В литературе левиафан всегда олицетворяет собой образ первобытного хаоса, разрушительной силы природы, которая противостоит порядку и гармонии мироздания. В библейских и античных текстах существо является одним из самых опасных и непокорных тварей, с которым даже высшие силы ведут непрестанную борьбу, стремясь обуздать эту безудержную мощь.
Но, что интересно, в творчестве Виталия Кальпиди вновь происходит реконструкция мифологического образа, и теперь образ левиафана связан с сюрреалистическим сном:
«Я сам, южноуральский ветеран
морфея, в талалихинский таран
кидал себя, как утлый ероплан,
к левиафану в пасть, левиафан
по чертежам чеширского кис-кис
бросался врассыпную, т.е. вниз,
где напрягаясь, выл водоворот
потоков пробуждения».
(«Правила поведения во сне», сборник «Мерцание»)
В стихотворении все происходит во сне, где действительность и логика обычного мира перевернуты с ног на голову. Появляются такие сюрреалистические образы как «чеширский кис-кис», «ветеран Морфея» и водоворот пробуждения. Тема сна позволяет показать левиафана в неожиданном, почти игривом ключе. Он уже не столько противостоит порядку и гармонии, сколько становится элементом причудливой, бессмысленной, но в то же время захватывающей картины, где возможно все. Сон дает поэту свободу от обычных логических связей и законов, открывая пространство для творческого переосмысления традиционных мифологических образов.
Разнообразие описываемых созданий и многоликость мифологических образов обусловлены детализированностью поэтического мира В. Кальпиди, а также его аллюзионной наполненностью. Мифы, сны и реальность, переплетаясь, пересоздают привычную реальность в пространство метареалистическое, а сновидческие мотивы становятся ключевыми в реконструкции архетипических образов существ и их обновленном звучании в контексте современной эпохи.
Источники
- Кокшарова, Т. Э. Гусеница – кокон – бабочка как символическая триада в поэзии и живописи У. Блэйка. – URL : http://publishing-vak.ru/file/archive-philology-2013-1/8-koksharova.pdf (дата обращения: 20.05.2024).
- Котовчихина, Н. Д. Насекомое как образ, символ, мифологема в русской литературе: системно-целостный подход. – URL : https://cyberleninka.ru/article/n/nasekomoe-kak-obraz-simvol-mifologema-v-russkoy-literature-sistemno-tselostnyy-podhod/viewer (дата обращения: 17.03. 2024).
- Успенский, Ф. Б. Habent sua fata libellulae. К истории русских литературных насекомых. – URL : https://cyberleninka.ru/article/n/habent-sua-fata-libellulae-k-istorii-russkih-literaturnyh-nasekomyh/viewer (дата обращения 18.05. 2024).
- Кальпиди, В. О. Мерцание: стихотворения. – URL : Виталий Кальпиди. Мерцание, книга стихотворений | СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПОЭЗИЯ (дата обращения 03.09.2024)